Информационные технологии. Где пересекаются интересы государства и бизнеса?

В исследовании, подготовленном InfraOne Research, рассматриваются тенденции и перспективы развития сферы IT.

Аналитики Фонда Росконгресс выделили ключевые выводы исследования, сопроводив каждый из них подходящими по теме видеотрансляциями панельных дискуссий, состоявшихся в рамках деловых программ ключевых международных мероприятий, проведённых Фондом.

Во всём мире роль информационных технологий в экономике растёт

Сегодня доля и объём цифрового сектора в ВВП стран постоянно увеличиваются, растёт и зависимость различных сфер от «умных решений» и развития цифровизации. О так называемом «цифровом буме» свидетельствуют данные World Bank о количестве пользователей Интернета: данный показатель увеличился с 6,7 % до 48,6 % за 18 лет (с 2000 по 2017 годы) в мире и с 2 % до 76 % в России. IT‑отрасль генерирует в России, по разным оценкам, около 30 млрд долл. добавленной стоимости, или примерно 2 % ВВП, а выручка топ-30 крупнейших IT‑компаний и групп компаний достигает 1,6 трлн руб. Также стоит отметить, что среднегодовая численность занятых в российском IT‑секторе в 2018 году составила, по данным Росстата, свыше 1,4 млн человек, или около 2 % от общего числа занятых.

Видео: https://roscongress.org/sessions/africa-2019-tsifrovaya-transformatsiya-kak-drayver-razvitiya-gosudarstva/translation/

Развитие технологий и цифровизация создают большие преимущества в экономике

Цифровая трансформация экономики перераспределяет ресурсы рынка труда в сторону создания высокопроизводительных рабочих мест, способствует появлению новых форм организаций, меняет финансовый рынок, упрощает доступ населения к базовым социальным услугам, создаёт условия для прорывов в разных областях знаний. Так, развитие «умных городов» может улучшить целый ряд показателей качества жизни населения: например, на 30–40 % снизить преступность. Что касается России, по расчётам BCG, цифровизация четверти всех предоставляемых бизнесу госуслуг могла уже в 2019 году освободить 34 млн часов и сэкономить свыше 0,2 трлн руб. для государства и почти 5,5 трлн руб. для бизнеса.

Видео: https://roscongress.org/sessions/kak-iskusstvennyy-intellekt-povliyaet-na-nashu-zhizn-v-budushchem/translation/

Сейчас активно расширяются возможности для государственно-частного партнёрства в IT-сфере

Несмотря на тот факт, что IT‑отрасль можно назвать традиционно «частной» сферой, в исследовании отмечается, что многие крупные IT‑компании могут быть заинтересованы в запуске совместных с государством инициатив, например в формате концессионных или ГЧП‑соглашений. По расчётам, приведённым в исследовании, из топ-30 крупнейших компаний и групп компаний отечественного рынка заинтересованы в ГЧП не менее одиннадцати. При этом на программы развития информационных технологий уже выделяются средства, и эти показатели только растут: суммарные траты до 2024 года по соответствующему национальному проекту — «Цифровая экономика» — запланированы на уровне 1,6 трлн руб. Отмечается, что финансовые институты также готовы участвовать в IT‑инициативах.

Видео: https://roscongress.org/sessions/rew-2019-tsifrovaya-transformatsiya-neftegazovoy-otrasli-novye-vozmozhnosti-dlya-gosudarstva-i-biznesa/translation/

Ряд факторов мешает запуску проектов в IT-индустрии

В исследовании указывается, что число IT‑направлений, где могут развиваться концессионный и ГЧП‑форматы, ограничено. Что касается «умных городов», запуску проектов в этой сфере может помешать низкий уровень развития базовой телекоммуникационной инфраструктуры в российских регионах. Среди других препятствий для запуска «цифровых» концессий и ГЧП эксперты называют законодательные ограничения для заключения соглашений с иностранными компаниями, что существенно сужает перечень возможных участников таких проектов, а также вопросы интеллектуальной собственности.

Видео: https://roscongress.org/sessions/iif-2019-umnyy-gorod-ot-teorii-k-praktike/translation/

Также предлагаем вам ознакомиться с другими материалами, размещёнными в разделах Информационно-аналитической системы Росконгресс IT-индустрия и Цифровизация, которые посвящены информационно-коммуникационным и цифровым технологиям.я

Читать подробнее:

Потенциал IT на инфраструктурном рынке

Цифровые продукты все больше влияют на экономику стран мира, и Россия не исключение. IT‑решения создают социальную и коммерческую ценность и применяются практически везде: от медицины, образования, спорта и туризма до коммунального хозяйства, автодорожного строительства и промышленного производства. А значит, инвестировать в них готовы и государство, и бизнес.

Благодаря изменениям в законодательстве те цифровые инициативы, в которых заинтересованы обе стороны, с середины 2018 года могут запускаться по концессиям и ГЧП. Но пока интерес к новым возможностям у рынка небольшой. 

Каков потенциал роста «цифры» в России и в мире? Востребован ли в этой сфере механизм концессий и ГЧП? И есть ли уже примеры запуска IT‑проектов в таком формате?

«Цифра» догоняет нефть

Цифровизация экономики в общем смысле означает постоянное использование интернета, цифровых сервисов, технологий, продуктов во все большем количестве сфер жизни. 

О «цифровом буме» в мире свидетельствует, например, динамика роста доли людей, имеющих доступ к интернету. По данным World Bank, за 18 лет — с 2000 по 2017 годы — она увеличилась с 6,7% до 48,6%, а только в России — с 2% до 76% (и до 81% в 2018 году). Но Россия, несмотря на опережение мировых темпов, все равно отстает по этому показателю от стран-лидеров цифровизации экономики. Например, Великобритания — у которой «цифра» является одной из наиболее быстрорастущих в мире — в 2017 году опережала Россию на 18,6 п. п. 

По данным Росстата, в 2018 году IT‑отрасль в России составила 2,4% ВВП (почти 2,5 трлн руб., или $39,9 млрд), что на 0,1 п. п. меньше, чем в 2017‑м. Для сравнения, это примерно половина от всех расходов государства и бизнеса на инфраструктуру. Оценка, указанная в национальной программе «Цифровая экономика», скромнее: согласно документу, на конец 2017 года «цифра» занимала 1,7% ВВП страны, а в 2018‑м должна была вырасти на 0,2 п. п., или до 2 трлн руб. ($31,6 млрд). Напротив, ВШЭ уже в 2017 году оценила расходы на IT в 3,6% ВВП, или 3,3 трлн руб. 

Международные игроки так же по‑разному оценивают объемы российского IT‑сектора: их результаты варьируются в диапазоне 1–4% ВВП. International Data Corporation (IDC) — компания, специализирующаяся на исследованиях IT‑рынка — определила объем «цифры» в ВВП России на уровне $22,6 млрд в 2018 году (1,4 трлн руб. по средневзвешенному курсу, или 1,5% ВВП). Boston Consulting Group (BCG) в 2016‑м оценивала его в $26,2 млрд, или 2,1% ВВП. А самые оптимистичные результаты получила McKinsey в 2015 году — 3,9% «цифрового» ВВП, — но и по ним Россия сильно отстает от лидеров на глобальном рынке: США (доля «цифры» в ВВП — 10,9%), Китая (10%), стран ЕС (8,2%). 

Даже на основании более высокой оценки Росстата в России сравнительно небольшой «цифровой» рынок. Соответствующий сегмент в экономике США больше в 36 раз, а его доля в ВВП выше на 4,5 п. п. Динамика рынка в России пока так же невысокая: BCG оценивает средний рост «цифровой» части ВВП в 2010–2016 годах в 4,8% в год, в то время как в среднем на развитых рынках он составляет 6–9%, а на развивающихся — более чем 20%.

Среднегодовая численность занятых в российском IT‑секторе в 2018 году составила, по данным Росстата, свыше 1,4 млн человек, или около 2% от общей численности занятых. В других странах доля занятых в IT в среднем выше, хотя в абсолютных значениях работников сферы может быть меньше. В Великобритании, например, в 2018 году в отрасли информации и коммуникации работало 4% всех занятых, а номинально — 1,3 млн человек. А вот в США за тот же год — 1,8%, или 2,8 млн человек. В любом случае, сами по себе численность и доля занятых в «цифре» лишь косвенно отражают степень развития отрасли.

Растущую значимость цифровых решений доказывает и то, что технологические компании догоняют по своей выручке сырьевых гигантов. Так, в 2018 году выручка Apple составила $265,6 млрд, что близко к уровню одной из крупнейших нефтяных компаний мира — ExxonMobil ($290,2 млрд). А в определенные годы выручка Apple и Samsung даже превышала значения ExxonMobil, BP и Saudi Aramco. В России IT‑компаниям до такого паритета пока далеко, но их выручка тем не менее год от года только растет. 

IT‑рынок в России сравнительно небольшой и развивается меньшими темпами, чем в среднем в мире. Но с учетом грядущих инвестиций в отрасль со стороны правительства (подробнее см. «Майский указ утраивает вложения»), активности российских IT‑компаний, низкой, но положительной динамики рынка и повышения спроса на информационные технологии и сервисы в связи с продолжающейся урбанизацией можно ожидать, что российская цифровая экономика будет только расти. И расходы на «цифру» в 5,1% ВВП за счет всех источников к 2024 году на этом фоне кажутся достижимой планкой.

Экономика «умнеет» через города 

Главный катализатор цифровизации экономики — урбанизация. Города — это центры тяготения деловой активности, и многочисленные компании совместно с большим числом жителей формируют запрос на «умные» решения. Например, проблему высокой нагрузки на инфраструктуру власти эффективно решают, применяя информационные технологии. К тому же чем крупнее город, тем большими бюджетными возможностями он обладает, а значит, развитие «цифры» в нем более вероятно, чем в сельской местности.

По данным ООН, с 1950 по 2019 годы городское население всего мира выросло с 751 млн человек до 4,3 млрд человек. Более половины жителей планеты — 56% — проживало в 2019 году в городах, а к 2050‑му эта доля может увеличиться до 68% (с учетом возможного роста численности населения за этот период с 7,7 млрд человек до 9,7 млрд человек, а при более «динамичном» сценарии — и до 10,6 млрд). 

В России в городах проживает даже большая доля людей, чем в мире — ¾ населения, или 109,5 млн человек. Из них 33,6 млн человек — в 15‑ти крупнейших городах страны. Последнее отражает особенность «российской» урбанизации, которая состоит в том, что население мигрирует преимущественно не из сельской местности в города, а из малых городов — в более крупные

В долгосрочной перспективе сохранится тенденция роста численности городского населения и, в частности, населения крупнейших агломераций. В городах продолжится рост давления на транспортную систему, будет расти потребность в социальных услугах, более остро встанут вопросы ухудшения экологической ситуации и др. А значит, спрос на «умные» решения во всех сферах — от автодорог до медицины — будет возрастать, как будет возрастать и потребность в их финансировании. 

Эти и другие факторы приводят к тому, что рост числа горожан, с одной стороны, создает хорошую почву для цифровизации, а с другой, делает ее необходимой. Большинство стран сегодня уже приняли или находятся в процессе принятия стратегий и программ развития «умных городов». И можно ожидать, что с приростом численности городского населения мира потребность в цифровизации городов будет увеличиваться. 

По данным IDC, в 2019 году затраты на «умные города» выросли на 28,1% по сравнению с уровнем 2018 года — до $104,3 млрд. В 2020 году прогнозируется их рост еще на 18,9%, а к 2023‑му и вовсе удвоение трат — до $189,5 млрд. Пока что больше 40% этой суммы, по мнению корпорации, оттягивает на себя Азиатско-Тихоокеанский регион. Больше других на технологии «умных городов» тратят Сингапур, Нью-Йорк, Токио и Лондон: каждый свыше $1 млрд в год. Ожидается, что в 2020 году эта четверка во главе с Сингапуром сохранит первенство. 

Согласно аналитике IDC, в мире порядка 80 городов ежегодно тратят больше $100 млн на развитие «умных городов». Из российских городов сюда попадает только Москва.

 По данным iKS-Consulting, в 2018 году объем отечественного рынка решений для «умных городов» составил свыше 81 млрд руб., при этом почти весь рынок (93%) формирует столица. Потенциал же этой ниши значительно выше: по нашей оценке, только для исполнения требований стандарта «Умный город» муниципалитетам понадобится 350–400 млрд руб., а общий потенциал цифровизации городов измеряется триллионами.

Польза от технологий 

По оценке Accenture Strategy (Accenture — международная компания, предоставляющая услуги в области цифровых технологий) и Oxford Economics, цифровизация экономик мира уже в 2020 году позволит дополнительно генерировать до $2 трлн добавленной стоимости (порядка 2,2% мирового ВВП на основании прогноза МВФ о росте последнего). В России этот показатель к 2021 году, по оценке BCG, может составить до 5–7 трлн руб., а доля цифровой экономики — возрасти до 5,6% ВВП (такая оценка даже выше той, что заложена в национальную программу «Цифровая экономика»). 

Цифровая трансформация экономики «перекраивает» рынок труда в сторону создания высокопроизводительных рабочих мест и сокращения традиционных «рабочих» профессий, способствует появлению новых форм организаций, меняет финансовый рынок, упрощает доступ населения к базовым социальным услугам (через «электронные» правительство, здравоохранение, образование, культуру), создает условия для прорывов в разных областях знаний. 

По оценке McKinsey, например, развитие «умных городов» способно улучшить целый ряд показателей качества жизни населения: на 30–40% снизить преступность, на 1–3% — затраты горожан на проживание, на 20–30% — потребление воды, на 45–65% — время, которое граждане тратят на взаимодействие с органами власти и учреждениями здравоохранения, на 1–3% повысить занятость и т.д. 

Технологии интернета вещей (Internet of Things, IoT), в частности, дают возможность отслеживать информацию о погодных условиях, уровне загрязнения воздуха, транспортных потоках, потреблении электроэнергии и прочие данные. Все это позволяет принципиально трансформировать отрасли добычи полезных ископаемых, транспортировки и логистики, энергетики, промышленности и другие. 

Технологии цифровых двойников помогают моделировать цифровые аналоги объектов и процессов и принимать более обоснованные управленческие и бизнес-решения. Таким образом могут быть виртуально спроектированы, созданы и протестированы продукты компании или воссозданы внештатные ситуации в обществе и на производстве и отработаны способы реакции на них. 

Блокчейн ассоциируется главным образом с финансовым рынком из-за своей способности обеспечивать высокую степень защиты транзакций. Но эта и другие подобные ей технологии также применимы для защиты информации в здравоохранении (когда речь идет о данных пациентов), земельных вопросах (для ведения кадастрового учета) и иных сферах. Потенциально DLT может даже частично или полностью заменять функционал органов власти, например, при аутентификации личности или даже при голосовании.

Технологии искусственного интеллекта (Artificial Intelligence, AI) применяются в том числе в робототехнике, разработке беспилотных транспортных средств, компьютерном зрении, компьютерной лингвистике, машинном обучении. Возможные эффекты от использования AI разнообразны и почти безграничны: от повышения продаж какого‑либо товара на основе анализа данных о потребителях до составления социально-экономических прогнозов. По данным исследования Accenture о влиянии AI на 12 развитых экономик, к 2035 году технология способна удвоить темпы экономического роста стран. 

Технологии на основе квантовых вычислений (quantum computing) позволяют совершенствовать финансовые модели и стратегии, упрощать методы получения сложных химических веществ для развития биомедицинской сферы, оптимизировать логистические процессы, создавать более сложные и совершенные криптографические шифры. Они могут использоваться в машинном обучении, например, для ускорения процесса постановки диагноза пациенту, а также во многих других сферах. 

Все эти технологии стимулируют самые разные преобразования в жизни общества, в том числе и те, что исчисляются больше в качественном выражении, нежели в денежном. По оценке BCG, в России цифровизация могла бы существенно повысить эффективность прежде всего транспортнологистической, коммунальной сфер, образования, здравоохранения и других. Только при развитии тепло- и электросетей за счет цифровизации можно сэкономить около 0,4 трлн руб., а ЖКХ целом — не менее 0,3 трлн руб. ежегодно. Например, применение цифровых двойников в управлении сетями теплоснабжения позволит существенно сократить сверхнормативные потери и тем самым сэкономить 3–15% топлива. А цифровизация электроэнергетики способна уменьшить среднее время ликвидации аварий с 5,5 до одного часа.

Эффекты от цифровизации в России

По расчетам BCG, цифровизация четверти всех предоставляемых бизнесу госуслуг могла уже в 2019 году освободить 34 млн часов и сэкономить свыше 0,2 трлн руб. для государства и почти 5,5 трлн руб. — для бизнеса. Более широко влияние цифровизации на российские экономику и общество оценил World Bank. 

По результатам его исследования, больше всего информационные технологии отразились на сервисной сфере — повышении качества предоставляемых населению услуг. Позитивным, но чуть менее существенным можно считать их воздействие на корпоративный сектор (появляются новые товары и услуги, видоизменяются организационные модели), на доступ населения к базовым услугам и на эффективность государства, а также на социально-экономическое положение страны в целом.

А вот меньше всего они пока повлияли на рост экономики и создание новых рабочих мест. С учетом продолжающейся урбанизации и амбициозных планов правительства по финансированию «цифры» (см. «Майский указ утраивает вложения») можно ожидать, что ее влияние на разные сферы будет увеличиваться, а доля в ВВП возрастать, хотя, вероятно, не такими темпами, которые прогнозировала BCG: до 5,6% ВВП уже в 2021 году с примерно 2% (в зависимости от оценок) в 2018‑м.

Место цифровых проектов по шкале от «частника» до «государства»

Инвестиции государства в информационные технологии в целом кратно ниже расходов бизнеса. В России, например, в зависимости от того, что считать за «цифровые» расходы, федерация в 2018 году направила на них 0,1–0,2 трлн руб. Это порядка 2–15 % от тех оценок размера добавленной стоимости цифровой экономики, которые озвучиваются российскими и зарубежными экспертами. Большую же часть вложений в этой сфере делают коммерческие компании.

Расходы на «цифру» по национальной программе «Цифровая экономика» к 2024 году должны вырасти до 5,1 % ВВП (подробнее см. «Майский указ утраивает вложения»). Мы полагаем, это реалистичный уровень, однако только за счет бюджетных расходов его не достичь. Ежегодно до 2024 года траты на нацпрограмму, по нашим расчетам, не будут превышать 0,5 % ВВП (включая предусмотренные в ней внебюджетные средства). Рост возможен в основном за счет частных компаний.

Если власти расходуют средства на социально значимые инициативы — сокращающие очереди в госучреждениях, снижающие преступность, оптимизирующие транспортную сеть, повышающие результативность лечения пациентов и др., — то частные компании заинтересованы в запуске наиболее рентабельных проектов. Когда эти факторы сходятся в одном проекте, можно говорить о запуске государством и бизнесом совместных инициатив в различных форматах государственно-частного партнерства.

Разделение вложений и рисков с инвесторами по некоторым IT‑проектам дает властям возможность высвободить средства на те инициативы, которые монетизации точно не подлежат. Таким образом, в ситуации, когда бюджетные средства ограничены, а власти представляют, в каких направлениях должна развиваться IT‑сфера, подспорьем для цифровизации могли бы стать средства частных инвесторов, которые те могут вложить, например, в рамках концессий и соглашений о ГЧП.

«Цифровой» бизнес в России

По данным Росстата, на конец 2018 года в России было 126,4 тыс. компаний, работающих в сфере информации и связи. Их общий оборот составил почти 4 трлн руб. (2,1% от суммарного оборота компаний): на четверть больше, чем двумя годами ранее.

СПАРК позволяет сузить выборку компаний. По информации системы, на начало марта 2020 года в стране функционировало 87,3 тыс. компаний, основной вид деятельности которых был связан с IT. Имеются в виду компании, занятые разработкой ПО, работающие в сфере IT (разработка баз данных, обработка, хранение и предоставление информации и др.), а также телекоммуникационные компании.

Количественно на первую группу приходится 60% компаний, на вторую и третью — по 20%. Свыше 82,7 тыс. из всех компаний — частные, включая 78,5 тыс. российских.

Впрочем, IT‑компаний, работающих в России, больше. У многих из них основной вид деятельности по ОКВЭД напрямую не связан с IT, а потому статистику по ним нельзя получить при помощи СПАРК.

За основу мы взяли компании из базы данных СПАРК, которые имеют «цифровые» основные виды деятельности. На этом этапе телекоммуникационные компании не вошли в выборку, так как у многих из них велика выручка, генерируемая за счет услуг по предоставлению мобильной связи. Например,

выручка за 2018 год четырех крупнейших компаний сферы связи — МТС, «Мегафон», «Вымпелком» и «Т2 Мобайл» — сопоставима с выручкой 250‑ти крупнейших нетелекоммуникационных IT‑компаний: 1,06 трлн руб. и 1,13 трлн руб. соответственно.

К получившемуся списку компаний мы добавили те, которые специализируются не только на «цифре» (в том числе многопрофильные телекоммуникационные компании и холдинги), а также организации с «нецифровым» основным видом деятельности, но которые фактически работают в сфере IT.

Холдинговые структуры, а также компании, имеющие одного бенефициара, были объединены в группы. Выручка и прибыль компаний считались на основе их отчетности по РСБУ, МСФО (актуально для групп компаний), а также на основании оценок отраслевых аналитиков.

Всего в топ-30 вошло свыше 100 компаний. Суммарная выручка групп компаний (включая не отраженные в таблице дочерние и другие зависимые организации) составила 1,6 трлн руб. Это близко к оценкам всего отечественного рынка IT (см. «Цифра» догоняет нефть») и объясняется тем, что почти все оставшиеся компании небольшие и формируют менее 100 млн руб. выручки в год (отчасти это показывает рисунок 9).

В топ-30 вошли крупнейшие частные компании, реализующие собственные IT‑проекты («Яндекс», «Мэйл.ру» и другие), а также сторонние корпоративные («Лаборатория Касперского», «САП СНГ») либо внутренние корпоративные проекты («Центр программ лояльности»). Также в него вошли самые крупные IT‑компании с государственным участием (компании «Ростеха» и «Ростелекома» и IT‑структуры нефтегазовых холдингов).

Как показано в таблице, у многих частных компаний из топ-30 есть интерес к инфраструктурным проектам или даже опыт в их запуске. На наш взгляд, власти могут использовать это и привлечь больше компаний к реализации масштабных «цифровых» инициатив. Однако для этого правительству придется решить многие проблемы IT в государственно-частном партнерстве, включая запрет на заключение концессий и ГЧП с иностранными партнерами, который «связывает» многих потенциальных инвесторов.

IT открыли для партнерства

В июне 2018 года в законы о концессиях и ГЧП (115‑ФЗ и 224‑ФЗ) за счет информационных технологий расширили перечень сфер, в которых могут заключаться концессионные ГЧП‑соглашения. В него добавлены объекты IT (в том числе программы для ЭВМ, информационные системы и др.), техсредства обеспечения их функционирования и центры обработки данных (ЦОДы). Соглашения теперь можно заключать в отношении либо только объектов IT — результатов интеллектуальной деятельности (РИД), либо — результатов интеллектуальной деятельности движимого имущество, либо — ЦОД. 

Ранее объектом концессии или ГЧП‑соглашения могло быть только недвижимое имущество. То есть для того чтобы реализовать проект, связанный с IT, было необходимо «привязываться» к объекту недвижимости, причем только тому, в отношении которого 115‑ФЗ и 224‑ФЗ допускают заключение соглашения. Яркий пример — концессии в транспорте, где цифровая «начинка» пункта взимания платы за проезд тесно связана с самим пунктом пропуска, но не является основным предметом соглашения. Теперь же софт может быть не просто элементом проекта, но его главным или даже единственным предметом.

Законы допускают либо создание IT‑объектов «с нуля», либо переработку уже существующего софта. Так же и со связанным с ними движимым имуществом: допускаются либо разработка новых техсредств, либо модернизация существующих (достройка, приобретение и монтаж оборудования, замена комплектующих и др.).

Если со вторыми все более-менее понятно, то что можно считать «переработанным» софтом — не вполне. Законодательство поясняет только, что самостоятельным предметом концессии или ГЧП не может быть перевод программы с одного языка на другой. На наш взгляд, такая норма ограничивает распространение одних и тех же цифровых продуктов в разных регионах: например, если один субъект возьмет в концессию или ГЧП базу данных, другой, если захочет сделать то же, будет должен модифицировать ее, даже если это и не требуется. Впрочем, государство и частный партнер могут так распределить исключительные права, возникающие в ходе реализации проекта, что инвестор все же получит возможность тиражировать его.

Еще одна особенность 115‑ФЗ и 224‑ФЗ — запрет на заключение соглашений в сфере IT с иностранными инвесторами или российскими, если на них оказывается зарубежное влияние. Мы считаем, что это сужает круг потенциальных проектов, особенно в свете заграничного «происхождения» большинства цифровых технологий. Кроме того, законы не поясняют возможную степень влияния на инвесторов из‑за рубежа, поэтому в дальнейшем могут возникнуть проблемы применением этой нормы.

Из-за отсутствия практики запуска IT‑концессий пока неясно, могут ли их заключать муниципалитеты. Прямых ограничений для этого нет, если объектами соглашений не являются те, исключительные права на которые принадлежат Российской Федерации или региону, а также имеющие стратегическое значение для обеспечения обороноспособности и безопасности государства. Но несмотря на это процедура заключения такого соглашения пока непонятна.

А вот заключение МЧП-соглашений в IT‑сфере 224‑ФЗ жестко ограничивает: это допустимо в отношении ЦОД, но под запретом — для IT‑объектов и технических средств, которые обеспечивают их работу.

На наш взгляд, вопрос о полномочиях муниципалитетов в части заключения IT‑соглашений требует отдельного внимания правительства на фоне распространения в российских городах концепции «умных городов». И здесь же должен решиться вопрос: даже если муниципалитетам будет дан «зеленый свет» на концессии и ГЧП в IT, хватит ли у них денег и квалификации для того, чтобы становиться сторонами соглашений?

В целом же внедрение IT в концессионное и ГЧП‑законодательство — позитивное явление. И хотя инвесторы и органы власти пока не освоились с этим, постепенно часть игроков рынка начнет запускать такие проекты. И по мере того как это будет происходить, на наш взгляд, будут уточняться и пересматриваться положения законов, касающиеся допустимой степени переработки IT‑объектов, возможности участия в проектах зарубежных инвесторов и муниципальных властей и другие проблемы.

Как формируется новая ниша?

Пока на рынке был запущен единственный ГЧП‑проект в области информационных технологий, в котором объектом договора стала именно IT‑объект, — по созданию системы цифровой маркировки и прослеживаемости товаров.

Объектом соглашения по проекту стала единая информационная система мониторинга и технологически связанные с ней программно-аппаратные комплексы, то есть результаты интеллектуальной деятельности и движимое имущество. Других запущенных проектов, объектами которых была бы именно «цифра», на рынке пока нет. 

Впрочем, рынок не стоит на месте, и в 2020 году этот IT‑сегмент может пополниться еще несколькими соглашениями, на этот раз концессионными.

Самый крупный из планирующихся на сегодняшний день проектов — создание федеральной автоматизированной системы весогабаритного контроля (АСВГК), предусмотренной в нацпроекте БКАД. По проекту до 2024 года на федеральных трассах должно быть установлено 387 пунктов ВГК, а стоимость проекта оценивается в 63 млрд руб.

По обсуждавшимся изначально условиям соглашения концессионер за создание и эксплуатацию АСВГК будет в течение 11 лет ежегодно получать плату концедента в объеме 8,64 млрд руб.

В декабре 2018 года заявку ЧКИ на создание АСВГК подавал нынешний оператор «Платона» — «РТ-Инвест Транспортные системы». Тогда проектом также заинтересовался «Ростелеком». Конкурс на заключение концессии планировали провести до конца 2019 года, но затем решили перенести на 2020‑й.

Конкурс на создание в Красногорске информационной системы для анализа различных источников данных по учету объектов недвижимости (и связанных с ней технических средств) в конце декабря объявлен правительством Московской области. Концедентом будет Красногорск. Инвестиции по проекту не раскрываются, а срок действия соглашения должен составить 13 лет. Итоги конкурса планируется подвести 1 июня 2020 года.

Еще один конкурс в середине января 2020‑го объявлен Волгоградской областью. Там по концессии планируют разработать и внедрить программное обеспечение и связанные с ним техсредства (серверное оборудование и собственно средства фиксации нарушений) для автоматической фото-и видеофиксации нарушений ПДД. Согласно документации, затраты концессионера на инвестиционной стадии должны составить не менее 274,9 млн руб. Предполагаемый срок соглашения составит семь лет.

На наш взгляд, вполне нормально, что рынку для первых шагов к запуску IT‑проектов потребовалось так много времени с момента принятия поправок в 115‑ФЗ и 224‑ФЗ. Хотя у многих игроков уже есть большой опыт в запуске проектов в сфере транспортной телематики, все же их нельзя в полной мере называть IT‑проектами: объектами соглашений было имущество, а не софт, связанные с ним техсредства и ЦОДы.

Скорее всего, IT по мере своего формирования останется узким сегментом рынка концессий и ГЧП. Но в то же время несколькими проектами участники рынка едва ли ограничатся. Есть направления, где инвесторы могли бы попробовать запустить IT‑проекты, особенно в свете повышенного внимания правительства к этой отрасли.

В декабре 2018 года заявку ЧКИ на создание АСВГК подавал нынешний оператор «Платона» — «РТ-Инвест Транспортные системы». Тогда проектом также заинтересовался «Ростелеком». Конкурс на заключение концессии планировали провести до конца 2019 года, но затем решили перенести на 2020‑й.

Конкурс на создание в Красногорске информационной системы для анализа различных источников данных по учету объектов недвижимости (и связанных с ней технических средств) в конце декабря объявлен правительством Московской области. Концедентом будет Красногорск. Инвестиции по проекту не раскрываются, а срок действия соглашения должен составить 13 лет. Итоги конкурса планируется подвести 1 июня 2020 года.

Еще один конкурс в середине января 2020‑го объявлен Волгоградской областью. Там по концессии планируют разработать и внедрить программное обеспечение и связанные с ним техсредства (серверное оборудование и собственно средства фиксации нарушений) для автоматической фото-и видеофиксации нарушений ПДД. Согласно документации, затраты концессионера на инвестиционной стадии должны составить не менее 274,9 млн руб. Предполагаемый срок соглашения составит семь лет.

На наш взгляд, вполне нормально, что рынку для первых шагов к запуску IT‑проектов потребовалось так много времени с момента принятия поправок в 115‑ФЗ и 224‑ФЗ. Хотя у многих игроков уже есть большой опыт в запуске проектов в сфере транспортной телематики, все же их нельзя в полной мере называть IT‑проектами: объектами соглашений было имущество, а не софт, связанные с ним техсредства и ЦОДы.

Скорее всего, IT по мере своего формирования останется узким сегментом рынка концессий и ГЧП. Но в то же время несколькими проектами участники рынка едва ли ограничатся. Есть направления, где инвесторы могли бы попробовать запустить IT‑проекты, особенно в свете повышенного внимания правительства к этой отрасли.

Бюджет на информационный рост

В ближайшие годы правительство планирует кратно увеличить расходы на цифровизацию экономики: в «пиковый» 2022 год траты по профильной госпрограмме увеличатся в 2,3 раза по сравнению с 2018‑м, до 329 млрд руб., а всего «цифровые» траты за счет всех источников должны вырасти с 1,7 % до 5,1 % ВВП за шестилетку майского указа.

«Рублем» и амбициозными целями власти подчеркнули свои приоритеты. А вместе с нововведениями в концессионном и ГЧП‑законодательстве это открывает возможности и для инвесторов, которые на волне государственного интереса к цифровой теме могут взяться за наиболее монетизируемые IT‑проекты.

Сколько правительство готово тратить на информационные технологии? Как майский указ изменил планы властей по вложениям в IT‑сферу? И на что именно будут тратиться деньги по нацпроекту «Цифровая экономика»?

Правительство в «цифре»

Государственные инвестиции в сферу IT отслеживаются по разным направлениям. Каждое из них определенной степени можно считать «цифровым».

Все эти расходы накладываются друг на друга, но не полностью. Так, госзакупка каких‑либо IT‑услуг (например, по разработке портала органа власти) может быть проведена Минкомсвязью, входить в профильную госпрограмму, а также в раздел бюджета «Связь и информатика». Но может быть организована и другим органом власти. Либо «цифровое» мероприятие может подразумевать закупку компьютерной техники для ведомственных нужд, и тогда оно не войдет в госпрограмму «Информационное общество».

В 2018 году расходы всех направлений пересекались лишь на 12,6 млрд руб., а никак не пересекались — на 176 млрд руб. Всего же, по самой оптимистичной оценке, вложения государства в цифровое развитие составили немногим более 200 млрд руб., то есть около 1 % расходов федерального бюджета за год.

Из них именно на развитие сектора IT потрачено, по нашим расчетам, около 25 млрд руб. Остальные же вложения были «нестратегическими» и ушли на оплату труда госслужащих, обеспечение работы госорганов или организацию мероприятий вроде чемпионата мира по футболу Более оптимистичную оценку дает портал ФГИС КИ (федеральной государственной информационной системы координации и информатизации). По его данным, в 2018 году IT‑расходы федерации составили 116,7 млрд руб., а в 2019‑м поднялись до 137,3 млрд руб. Из них около половины — 60,4 млрд руб. и 56,1 млрд руб. — пришлось на компьютерную технику и еще не менее четверти — 28 млрд руб. и 43,2 млрд руб. — на информационные системы в сфере предоставления госуслуг.

Таким образом, расходы федерации на развитие цифровой экономики за 2018 год составили 116,7 млрд руб. по оценке, проведенной согласно методологии Минкомсвязи, и более чем в четыре раза меньше — по более «строгой» оценке. К этому добавляется порядка 35–90 млрд руб. региональных трат. При этом, по нашим расчетам, для поддержания статус‑кво только базовой инфраструктуры отрасли требуется примерно на 20–25 % больше вложений. При этом потенциал одних только «умных городов» мы оцениваем в 350–400 млрд руб. Комплексное же цифровое развитие требует кратно больших средств, а в целом рынок настолько далек от насыщения, что рассчитывать его потенциальный объем не имеет смысла.

Что скрыто за расходами на IT

На наш взгляд, расходы на IT, которые закладываются в федеральном бюджете и публикуются в профильной госпрограмме, преувеличены и включают большое число мероприятий, фактически не способствующих цифровизации страны.

Так, по нашей оценке, в госпрограмме «Информационное общество» в 2018 году не более 19–30 % трат из 140,6 млрд руб. можно считать «цифровыми», остальная часть расходов шла на оплату труда госслужащих (около 2 %), подготовку к ЧМ-2018 (5,2 %) и к выборам президента (1,8 %), обеспечение деятельности госорганов (не менее 8,5 %) и другие цели.

Закупки товаров, работ и услуг в сфере IT примерно на 9 / 10 направлены на обеспечение функций госорганов и обеспечение деятельности госучреждений и не более чем на 1 / 10 — на «внешние» по отношению к органам власти расходы.

По подразделу «Связь и информатика» бюджета «чистые» цифровые траты составили около 55 %. Свыше 15 % пришлось на расходы на деятельность госорганов и другие подобные мероприятия более 1 % — на оплату труда госслужащих. Около 30 % трат было направлено на уже отмеченные мероприятия, напрямую не способствующие развитию IT‑сферы: проведение ЧМ-2018 (15,3 %), выборов президента (5,2 %), возмещение недополученных доходов операторам связи (2 %), проведение зимней универсиады в Красноярске (3,1 %), мероприятия в оборонной сфере (3,1 %) другие.

Таким образом, расходы, которые обозначаются как «цифровые», могут на деле быть гораздо меньше. По нашим расчетам, всего их порядка 25 млрд руб., а по менее строгой оценке — 50 млрд руб. Так как оставшиеся расходы скорее носят вспомогательный характер и не несут полезных эффектов для цифровой экономики, это, на наш взгляд, должно учитываться при оценке реальных вложений государства в сферу IT.

На что идут деньги по «информационной» госпрограмме

В рамках госпрограммы «Информационное общество» средства тратятся на пять направлений (с 2019 года — на четыре, за исключением ФЦП). Больше всего средств в 2018 году пришлось на IТ-инфраструктуру — 28,2 млрд руб. Ее развитие включает расширение широкополосного доступа к интернету и подключение к нему различных организаций, создание информационных систем, увеличение доли дорог, на которых доступна телефонная связь для вызова экстренных служб и другие мероприятия. Сюда также входит развитие системы пересылки почтовой корреспонденции.

На информационную среду, то есть на поддержку печатных и электронных СМИ, производство телепрограмм, расширение сети объектов телерадиовещания и другие мероприятия было потрачено всего 18,9 млн руб. Согласно данным Казначейства, в 2018 году эти деньги пошли только на субсидии организациям, ведущим федеральные информационные базы и банки данных.

Безопасность в информационном обществе — третье направление программы. В 2018 году по нему освоено 5,6 млрд руб., в том числе 5,3 млрд руб. потрачено на деятельность радиочастотной службы, а еще 217 млн руб. и 102,1 млн руб. — на предупреждение информационно-технологических угроз и мониторинг СМИ в специальных целях соответственно (участником этой подпрограммы является ФСБ).

В рамках «Информационного государства», четвертой подпрограммы, в 2018 году освоено почти 10,6 млрд руб. В том числе 3,8 млрд руб. пошло на электронное правительство, 2,9 млрд руб. — на создание и внедрение IТ в госуправлении, 1 млрд руб. — на создание и развитие системы миграционного и регистрационного учета и удостоверения личности.

Также до 2019 года в рамках документа действовала ФЦП по развитию телерадиовещания. В 2018 году на нее было потрачено 8,5 млрд руб. По этой программе осуществлялся переход регионов на цифровое эфирное вещание.

Российская госпрограмма по своему содержанию похожа на аналогичные документы других стран-лидеров по уровню цифровизации, однако пока отстает от них по объемам финансирования и охватывает небольшое число направлений развития IT.

Майский указ утраивает вложения

Национальная программа «Цифровая экономика Российской Федерации» является одним из 13‑ти национальных проектов, утвержденных в соответствии с майским указом президента.

По данным паспорта программы, до 2024 года в нее планируется вложить 1,6 трлн руб. — это 6,4% от всех изначально запланированных расходов на майский указ. Из них 1,1 трлн руб. должны составить федеральные средства, 0,3 млрд руб. — региональные и чуть выше 0,5 трлн руб. — внебюджетные.

Самый дорогостоящий из шести федеральных проектов программы — «Информационная инфраструктура». На него до 2024 года планируется направить 768,5 млрд руб. Однако уже после утверждения программы был отменен один из ее самых дорогостоящих проектов — по созданию глобальной многофункциональной спутниковой системы для предоставления услуг интернета и мобильной связи («Эфир»). Вложения в него должны были составить почти 300 млрд руб. — это 56,7 % внебюджетных средств, предусмотренных на весь документ. Проект отменен Роскосмосом из‑за отсутствия инвесторов.

На остальные федеральные проекты запланировано от 1,7 млрд руб. (на «Нормативное регулирование цифровой среды») до 451,8 млрд руб. (на «Цифровые технологии»). По всем проектам предусмотрены разные виды расходов: от улучшения нормативно-правовой базы до развития IT‑инфраструктуры.

С включением нацпрограммы «Цифровая экономика» в госпрограмму «Информационное общество» планируемые ежегодные расходы на последнюю увеличились сразу в два раза — до 216,9 млрд руб. в 2019 году и 236,3 млрд руб. — в 2020‑м. Ранее на них планировали потратить 109 млрд руб. и 111,7 млрд руб. соответственно. «Пиковым» для госпрограммы должен стать 2022 год: тогда расходы и вовсе запланированы на уровне 329 млрд руб. — втрое больше, чем еще в 2016‑м.

В течение 2019 года запланированные расходы выросли от изначально утвержденных еще на 7,8% — до 233,8 млрд руб. Это соответствует сложившейся практике: в среднем за последние пять лет в течение года траты на госпрограмму увеличивались на 3,1% от изначальных. При этом ее исполнение никогда не достигало 100 %-го уровня и варьировались от 96,7% до 99,8 %, а годовое исполнение программы за 2019 год составило, по предварительным данным Казначейства, 91%.

В целом же за три года — 2020–2022 годы — финансирование госпрограммы запланировано на уровне 824,6 млрд руб. Это в 1,7 раза больше, чем на нее тратилось в предыдущие три года. Существенная часть этих средств входит в «Цифровую экономику», объем средств на которую установлен на уровне 560,1 млрд руб. в этот же период.

Впрочем, мы не ждем, что деньги по нацпрограмме будут поступать в планируемом объеме. По предварительным расчетам, за 2019 год ее бюджетное исполнение составило 73,4%: хуже результат был только по нацпроекту «Экология» — 66%.

С принятием майского указа рост расходов на «Информационное общество» уже в 2019 и 2020 годах был запланирован на уровне, в полтора-два раза превышающем траты на нее в предыдущие три года. Утвержденные средства, однако, поступают в экономику медленно, и мы не рассчитываем, что в ближайшие год-два ситуация выровняется.

Также мы не видим большого потенциала задействования IT в рамках новой нацпрограммы. Тем не менее, само ее принятие выносит вопросы цифровизации на новый уровень и говорит о заинтересованности правительства развивать это направление. А с учетом того, что правительственные вливания покрывают малую часть потенциала этого рынка, внебюджетные вложения будут только приветствоваться властями.

Как расходуются средства на «Цифровую экономику»?

В течение 2019 года средства по программе «Цифровая экономика» расходовали медленнее, чем по другим национальным проектам. Степень ее исполнения за день до Нового года составляла 53,6 %, или 53,9 млрд руб. из утвержденных 100,7 млрд руб. По предварительным данным Казначейства, только к концу года программа поднялась по исполнению на предпоследнее место и обогнала проект «Экология»: на 1 января 2020 года по ней было освоено 73,4 % средств (для сравнения, у «Экологии» этот уровень был чуть выше 66,3 %).

Самый низкий уровень освоения у федеральных проектов «Информационная безопасность» (39,8 %) и «Кадры для цифровой экономики» (41,9 %), а самый высокий — у «Информационной инфраструктуры» (83,9 %) и «Цифрового государственного управления» (84,1 %).

Пока инвесторы предпочитают IT‑концессиям и ГЧП проекты в транспортной телематике — самой «цифровой из нецифровых» сфер на рынке инфраструктуры. Однако есть и другие перспективные ниши, где игроки рынка могли бы попробовать свои силы. Речь идет главным образом о государственных информационных системах, на которые теперь распространяется действие 115‑ФЗ и 224‑ФЗ.

Является ли транспортная телематика альтернативой IT‑проектам? Какие органы власти имеют самые крупные IT‑бюджеты? И в каких из существующих «цифровых» ниш у инвесторов больше шансов запустить концессии и ГЧП?

Телематика: квази-IT на рынке концессий

Интерес к запуску IT‑проектов был на ГЧП‑рынке и до принятия изменений в 115‑ФЗ и 224‑ФЗ. Речь идет о проектах в сфере транспортной телематики: в каждом из них в большей или меньшей степени предусмотрена «цифровая начинка», хотя формально IT‑проектами они все же не являются.

По нашей оценке на февраль 2020 года, всего на рынке было запущено 14 проектов в области транспортной телематики, все — в рамках закона о концессиях (см. таблицу 4). Сюда не входит ГЧП‑соглашение по созданию системы маркировки товаров, который мы описали в разделе «Как формируется новая ниша?», так как он запущен уже согласно новым поправкам в законы.

Общая стоимость запущенных проектов в транспортной телематике — 64,8 млрд руб., или 3,6 % от инвестиций во все проекты дороже 100 млн руб. Большая часть вложений — 44,6 % — приходится на «Платон».

Все эти проекты объединяет то, что в соглашения по ним входило создание или реконструкция недвижимого имущества и — это было вспомогательным элементом проекта — технологически связанного с ним движимого имущества, содержащего в том числе объекты IT. Последнее включает, например, программное обеспечение, позволяющее проводить весогабаритный контроль, если речь идет об АСВГК, или определять государственные номера автомобилей, если речь идет о системах фото- и видеофиксации нарушений ПДД, и т. д.

Ситуация, при которой концессии заключались по объектам движимого или недвижимого имущества, а IT‑компоненты, без которых это имущество не представляет ценности, не являлись объектом соглашения, но входили в предмет соглашения, в целом нормальна: законодательство не накладывает ограничений на такие проекты, и они уже показали свою «состоятельность».

С другой стороны, чем сложнее входящий в проект объект IT, тем бессмысленнее привязывать его к «дешевому» имущественному объекту. Особенно это препятствует запуску более крупных проектов.

Пока на рынке всего несколько проектов транспортной телематики готовятся к запуску именно как IT‑проекты. Крупнейшие из них — федеральная АСВГК стоимостью 63 млрд руб. и, с большой долей вероятности, система мониторинга транзита санкционных грузов по России, инвестиции в которую предварительно оцениваются в 21,8 млрд руб. Также региональные власти пробуют объявлять такие конкурсы на проекты по созданию систем фото- и видеофиксации (см. «Какие «квази-IT» запланированы в будущем?»): в течение 2020 года станет понятно, насколько они интересны инвесторам.

На наш взгляд, у IT‑модели структурирования концессий есть все шансы прижиться в транспортной телематике. Скорее всего, в ближайшие годы ПО и другие объекты IT будут постепенно добавляться в соглашения наряду с оборудованием и другим имуществом. Такие проекты нельзя назвать «имущественными» или «цифровыми», потому что они будут включать оба типа объектов.

Подходят ли концессии ГИС?

Государственные информационные системы (ГИС) — это содержащаяся в базах данных информация, информационные технологии для ее обработки и технические средства, которые создаются на основании решения органа власти (по этому же принципу выделяют и муниципальные информационные системы). Всего по состоянию на февраль 2020 года в России функционировала 341 федеральная ГИС.

Одновременно с включением IT‑объектов в 115‑ФЗ и 224‑ФЗ были внесены поправки и в закон об информации (149‑ФЗ), позволяющие создавать ГИСы не только по госконтрактам, но и по концессионному и ГЧП‑законодательству.

Под ГИС скрываются, как правило, интернет-ресурсы, агрегирующие, хранящие и предоставляющие данные по определенной тематике. Минэкономразвития, например, — оператор порталов о ФАИП (faip.economy.gov.ru) и ФЦП (fcp.economy.gov.ru), о МСП (smb.gov.ru), об административной реформе (ar.gov.ru), официального сайта министерства (economy.gov.ru) и других ресурсов. ГИСами являются и более сложные продукты, такие как ГИС «ЖКХ». Последняя открыта для пользования с 2016 года, но некоторые ее подсистемы разрабатываются компанией «Ланит» — исполнителем по проекту — до сих пор.

Аналогичные, но меньших масштабов ГИСы разрабатываются и на региональном уровне. Хотя иногда случаются крупные региональные исключения в виде московской ЕМИАС (Единой медицинской информационно-аналитической системы). По стоимости (около 5 млрд руб. на 2014 год без учета дальнейших доработок и обслуживания), уровню проработки, сложности и объемам обрабатываемой информации эта РГИС превосходит и многие федеральные системы. Ее заказчик — департамент информационных технологий Москвы, а исполнитель — «Ланит».

У многих ГИС есть только ведомственный доступ, например, портал «Единая проектная среда» (monitoring.gov.ru), система планирования и контроля госпрограммы по развитию сельского хозяйства (ispkgp.mcx.ru), система мониторинга и прогнозирования продовольственной безопасности (prodbez.mcx.ru), система межведомственного взаимодействия Ространснадзора и другие. Их разрабатывают и продолжают создавать в рамках законодательства о контрактной системе, но теперь могут «упаковать» и в форматы концессий и ГЧП. Вопрос в том, насколько последнее будет выгодно публичной и частной сторонам.

На наш взгляд, создание внутриведомственной ГИС в рамках концессии фактически не будет отличаться от ее создания по 44‑ФЗ. В обоих случаях инвестировать в разработку и эксплуатацию системы будет госорган, так как она не ориентирована на генерацию прибыли. Впрочем, разграничение концессии и госзаказа — общий вопрос для всего рынка, а не только сегмента IT.

Кромет того, даже такая ГИС может частично окупаться, если власти позволят частному партнеру использовать ее данные в коммерческих целях.

А вот ориентированные на внешних пользователей системы могут создаваться за счет инвесторов и окупаться благодаря платному доступу к ним, платным сервисам или продаже аналитики, сделанной на базе закрытых данных, монополия на которые принадлежит государству. Однако плата концедента в большинстве таких проектов, скорее всего, останется существенным или даже главным источником окупаемости частных вложений. И чем сильнее чаша весов будет смещаться в сторону платы концедента, тем больше финансирование такого проекта будет походить на создание IT‑продукта «в рассрочку».

На наш взгляд, в этой сфере наиболее высокие шансы на запуск у проектов, предполагающих создание продукта «с нуля» — от разработки ПО и закупки оборудования до обслуживания и модернизации информационных систем. Они более капиталоемки, а значит, интересны квалифицированному сегменту рынка. И кроме того, их проще реализовать: ведь доработка IT‑объекта за другим исполнителем всегда более трудоемка и чревата возникновением непредвиденных проблем.

По нашей оценке, до 15 % действующих ФГИС имеют потенциал коммерциализации и могут быть переданы в концессии. Крупные ГИСы требуют миллиарды рублей на разработку и поддержание, а значит, для них актуальна отсрочка государственных вложений

и дополнительные источники инвестиций. Частный же партнер в таких инициативах кроме фиксированного дохода получает опыт и технологии, которые можно использовать в других проектах, в том числе за рубежом.

Обе стороны — публичная и частная — могут быть в плюсе, если власти позволят использовать статистику ГИС для анализа и продажи третьим лицам. Впрочем, даже если данные недоступны для коммерциализации, инвестор должен иметь возможность использовать в своих целях обработанную информацию как не связанные с системой результаты интеллектуальной деятельности. Однако это требует отдельной юридической проработки.

…а геоинформационным системам?

Географические информационные системы можно считать подвидом ГИС, если они создаются на основе решений органов власти, а не частными структурами. Они агрегируют и визуализируют любые данные, которые привязаны к координатам. Чаще всего такие геосистемы применяются в «умных городах», сферах ЖКХ, госуправления, торговли и логистики, добычи полезных ископаемых, энергетики, внутренней безопасности, в банковском и страховом секторах, картографии и в других областях.

Геоинформационные системы активно используются органами власти для цифровизации управленческих процессов и решения широкого спектра задач: от построения карт солнечных ресурсов для развития альтернативной энергетики до анализа дорожных условий для снижения числа ДТП. По данным портала GISGeo, в России только на федеральном уровне по состоянию на март 2020 года функционировало 20 таких систем (включая геопорталы).

Одни геосистемы — самостоятельные продукты, а другие представляют собой части более сложных IT‑систем, служат инструментами для реализации проектов или интегрируют в себе информационные решения, насыщающие их дополнительным функционалом, например, по оптимизации каких‑либо процессов.

Пример «самодостаточной» системы — планируемая Росавтодором модель федеральных трасс. В 2018 году ведомство заявило о намерениях создать геоинформационную базу, в которой собиралась и хранилась бы информация о координатах прохождения дорог и расположения элементов их обустройства, а также о состоянии дорожного полотна. Предполагается, что продукт в частности позволит видеть, где и какие дороги нуждаются в ремонте. Пока что проект поставлен ведомством «на паузу».

Геоинформационная система как составной элемент используется в ГИС «ЖКХ». Компания «Ланит» — разработчик системы — выпустила продукт в промышленную эксплуатацию еще в июле 2016 года, но отдельные подсистемы пока находятся в процессе создания. В частности, по данным портала госзакупок, в конце 2019 года был выбран подрядчик для развития подсистемы сбора телеметрических и навигационных данных от оборудования, установленного на дорожно-коммунальной технике Москвы. Собранную информацию визуализируют на карте, где будет видно передвижение техники по городу.

А вот геоинформационные системы как инструменты реализации проектов строительства дорог применяют Росавтодор и ГК «Автодор». Первый еще в 2009 году ввел в эксплуатацию пилотные системы для трасс М-1 «Беларусь» и М-53 «Байкал». А госкомпания с 2011 года начала использовать такие продукты при строительстве и эксплуатации платных скоростных автомагистралей: участков М-3 «Украина», М-4 «Дон», ЦКАДа и других. Одна ГИС есть на счету «Главной дороги» — проектной компании по строительству участка М-1 «Беларусь».

На этапе эксплуатации дорог геоинформационные системы позволяют измерять площади и расстояния для определения объемов дорожных работ, строить картограммы дорог с обозначением требующих ремонта участков, создавать модели организации дорожного движения и др.

Геоинформационные системы способны решать задачи как государства, так и бизнеса. Последний может быть заинтересован в доступе к топографической информации, собранной при участии государства (например, в сфере добычи полезных ископаемых или в области дорожного трафика), а также в использовании геоинформационных сервисов (как при автодорожном строительстве).

Это делает возможным разработку геоинформационных продуктов в рамках концессий и ГЧП. Причем подобные системы могут быть как самостоятельными объектами соглашений, так и входить в них в качестве средства для реализации инфраструктурных проектов (см. пример в «Геоинформационная система для трассы EastLink в Австралии»).

На наш взгляд, емкость российского рынка геоинформационных систем пока небольшая и составляет около $ 0,1–0,3 млрд. Мы не ожидаем его существенного роста в ближайшие два-три года, хотя общий потенциал рынка может быть оценен как минимум в пять десять раз больше его текущих размеров.

В краткосрочной перспективе только небольшая часть этого роста может прийтись на концессионныйформат запуска проектов: последний пока внове для сегмента, а власти и инвесторы открыто не рассматривают возможность запуска подобных инициатив. Впрочем, это нормально для «неотработанного» механизма, и мы ожидаем, что в следующие два-три года на рынке пространственных данных появится несколько концессионных геоинформационных проектов.

Российские «умные города»

В начале марта 2019 года Минстрой утвердил стандарт проекта «Умный город». Для исполнения его требований российским городам, по нашей оценке, понадобится примерно 350–400 млрд руб. Его планируют реализовать до 2024 года в городах с населением свыше 100 тыс. человек, где суммарно проживает больше половины жителей страны.

Стандарт «Умного города» предполагает внедрение интеллектуальных систем в городском управлении (в частности, создание цифрового двойника населенных пунктов — базы данных всех сфер жизнедеятельности территории), а также в транспорте, ЖКХ, энергетике, общественной безопасности, обращении с ТКО и экологическом контроле.

Пока ближе всего к запуску системы вовлечения жителей в вопросы развития городов (аналоги столичного «Активного гражданина»), информационные системы для градостроительства, системы фото- и видеофиксации нарушений ПДД, онлайн-отслеживания передвижения транспорта, а также электронных территориальных схем обращения с отходами. Согласно стандарту, их планируют внедрить до 2021 года. Предельный срок внедрения большинства других систем — интеллектуального учета в ЖКХ, энергоэффективного городского освещения, «умного» видеонаблюдения и т. п. — 2024 год.

Предполагается, что часть из них может быть создана на базе аппаратно-программных комплексов «Безопасный город» (уже запущены в ряде городов и помогают спасательным службам экстренно реагировать на чрезвычайные ситуации) и на основе других работающих ГИС.

Стандарт также устанавливает базовые и дополнительные требования к «умным городам». Так, например, внедрение системы отслеживания передвижения общественного транспорта — базовое, а внедрение единой системы оплаты и различных видов тарификации либо создание систем мониторинга и прогнозирования пассажиропотока — дополнительное.

Власти планируют внедрить стандарт в городах с населением более 100 тыс. человек и региональных центрах с меньшим населением. По нашей оценке, под первое требование попадает 171 город, а под второе — еще восемь региональных столиц. Всего на этих 179 территориях проживает 76,5 млн человек, или 52,1 % населения страны.

В пилотных проектах Минстроя по созданию «умных городов» участвуют 36 территорий. Согласно первоначальной редакции ведомственной программы из федерального бюджета на ее реализацию планировали выделить 13 млрд руб.: около 2 млрд руб. каждый год начиная с 2019‑го. Но в конце 2019 года в документ внесли изменения, и теперь общие траты федерации в течение всего срока реализации программы составят лишь 1 млрд руб., а инициативу по внедрению конкретных систем, решение об их конфигурации и поиск средств на это оставили за местными властями.

По нашей оценке, средняя стоимость выполнения требований стандарта «Умный город» составляет 2–3 млрд руб. на муниципалитет. В условиях ограниченности местных бюджетов может возникнуть острая необходимость привлечения частного капитала.

Впрочем, частично проекты «умных городов» уже реализуются в рамках концессий и ГЧП (см. «Телематика: квази-ИТ на рынке концессий»). Это позволяет снизить расходы на создание систем со стороны бюджета, а также решить вопрос с их долгосрочной поддержкой и эксплуатацией, которой будут заниматься уже не городские службы, а оператор (проектная компания).

Мы ожидаем, что в следующие два — три года цифровые решения в сфере «умных городов» начнут чаще запускаться в концессионном формате, вероятно даже появление первых проектов, структурированных именно как IT (см. «Как формируется новая ниша?»). Уже сейчас на рынке обсуждается как минимум четыре «умных» транспортных проекта на 7,1 млрд руб., два из которых — «умные» остановки в Новосибирске и система фиксации нарушений в Волгограде суммарно на 0,6 млрд руб. — могут быть запущены в 2020 году.

Могут ли «выстрелить» другие сферы

Потенциальный объем отечественного IT‑рынка огромен, а степень его насыщения пока низка (см. раздел I «Потенциал IT на инфраструктурном рынке»). Но далеко не ко всем «цифровым» проектам применимы 115‑ФЗ и 224‑ФЗ, а главным образом к тем, что могут хотя бы частично себя окупить. Поэтому, на наш взгляд, мало шансов, что на рынке «выстрелят» какие‑то еще концессии и ГЧП «за рамками» ГИС и проектов по цифровизации городского хозяйства.

Об этом же говорит и мировая практика. По данным на середину февраля 2020 года в базе IJ Global содержалась информация только о 48 IT‑проектах на $ 54,5 млрд, запущенных в различных форматах ГЧП. Все они относятся к телекоммуникационной отрасли, в том числе 26 — к сфере мобильной связи. Информация IJ Global не исчерпывающая: хотя бы потому что в ней не учтен ни один российский телеком-проект, а также ряд зарубежных IT‑проектов государственно-частного партнерства. Кроме того, почти 40 % указанных в базе проектов — французские, хотя эта страна не единственная активно запускающая телекоммуникационные концессии.

В мире есть случаи запуска именно ГЧП в IT. Известно как минимум пять инициатив по созданию электронных торгово-логистических платформ, запущенных в таком формате: в Японии (Nippon Automated Cargo and Port Consolidated System), Корее (uTradeHub), Малайзии (National Single Window), Таиланде (Thailand National Single Window) и Сингапуре (TradeXchange, см. «Сингапурские IT‑инициативы»). Главным образом они представляют собой «единое окно» таможенного оформления. Одна из причин, почему власти выбирают ГЧП‑формат для их создания, — более высокая эффективность их эксплуатации и поддержания именно частным партнером.

Также встречаются ГЧП‑проекты в сфере электронного правительства и, в частности, «единого окна» предоставления госуслуг. Часто в них входит одновременно и поставка оборудования, и разработка специализированного программного обеспечения. Так как информации по таким сделкам немного, трудно сказать, как именно они структурируются и часто ли в качестве объекта соглашения принимается именно софт.

Как правило, такие проекты реализуются в «нетрадиционных» форматах ГЧП, то есть в рамках операторских контрактов (см. «США: системные администраторы по операторству»), договоров долгосрочной аренды (см. «Канада: госуслуги через частного партнера»), контрактов типа Build-Operate-Transfer и их вариаций (см. «Индийское ГЧП в электронном правительстве») и других.

На наш взгляд, ГЧП‑проекты в иных помимо ГИС и «умных городов» сферах на отечественном рынке возможны. Однако узость этого сегмента даже на мировом рынке говорит о том, что такие инициативы, вероятнее всего, могут быть только единичными. Впрочем, их потенциальных преимуществ это не уменьшает, ведь именно формат ГЧП способен обеспечить большую́ эффективность на эксплуатационной стадии и сокращение денежных и временных затрат государства на решение IT‑вопросов.

Возможности и ограничения рынка IT‑проектов

Несмотря на то что IT‑сфера — самая «молодая» в концессионном и ГЧП законодательстве, препятствия и стимулы для ее развития такие же, как и для всего инфраструктурного рынка. Хотя и собственные нерешенные проблемы у «цифры» тоже есть.

Что препятствует запуску IT‑концессий и ГЧП, а что может подтолкнуть инвесторов к реализации таких проектов? И подходят ли для «цифры» уже существующие на рынке инструменты?

Эффект низкой базы, или IT‑инфраструктура в регионах

Запуск IT‑проектов может сдерживаться низким уровнем развития телекоммуникационной сферы в российских регионах.

Например, отсутствие необходимого инфраструктурного «каркаса» не позволит реализовывать проекты по хранению больших массивов данных, их передаче и обработке, а также использованию в других, в том числе и смежных отраслях.

Для реализации большинства IT‑инициатив необходимы широкополосный доступ в интернет, развитая мобильная и стационарная связь, не последнюю роль играет также нынешний уровень использования технологий местными компаниями. Именно эти характеристики легли в основу индекса развития телекоммуникационной инфраструктуры российских регионов, рассчитанного нами в 2018 и 2019 годах.

Согласно расчетам, различий в обеспеченности телекоммуникационной инфраструктурой между регионами меньше, чем, например, транспортной, социальной или энергетической. Но отрыв наиболее развитых от наименее развитых субъектов федерации остается существенным: среднее по стране значение телекоммуникационного индекса составляет 6,45 из 10, причем за год оно уменьшилось на 0,05.

В пятерку лидеров в этой сфере входят Москва (9,94), Санкт-Петербург (8,54), Сахалинская (7,86), Нижегородская (7,75) и Новосибирская области (7,63). По нашей оценке, шансы реализовать проекты (отдельные элементы «умных городов») без дополнительных вложений в телекоммуникационную инфраструктуру у этих регионов будут выше, чем у остальных.

Выше среднероссийского уровня отрасль развита в более чем половине регионов страны (47 из 85), однако все они существенно — на 1–2 балла — отстают от Москвы и Санкт-Петербурга. Это означает, что у них в одной-двух подотраслях ситуация может быть хуже, чем в среднем по стране.

Наименее слабо развита сфера телекома в Кабардино-Балкарии (5,13), Бурятии (5,02), Туве (4,74), Севастополе (4,43) и Дагестане (4,00). В этих регионах потребуются в первую очередь инвестиции в развитие соответствующей инфраструктуры в целом, а лишь затем в реализацию IT‑проектов, но запуск небольших инициатив (например, в сфере «умных» парковок или «умного» освещения) все равно возможен.

Желающих нет. Почему мейджоры не двигают рынок?

Объем российского рынка IT, по данным IDC, в 2018 году составил $ 22,6 млрд. Больше половины, по нашим расчетам, приходится на 15 крупных игроков. Кажется, что именно они должны в первую очередь заинтересоваться новыми возможностями концессионного и ГЧП‑законодательства и стать пионерами в этой нише. Но по факту мейджоры пока почти не проявляют интереса к этим формам проектов (исключение составляют только IT‑проекты в отраслях вроде транспортной телематики, к которым на рынке есть интерес).

Это может объясняться тем, что крупных игроков на рынке и так «все устраивает». Большинство компаний ориентированы на коммерческий сектор и продолжают запускать частные проекты, не нуждаясь в партнерстве со стороны государства. 

Традиционные же исполнители госконтрактов в сфере IT — «Ланит», «Ай-Теко», «Softline» и другие, — скорее всего, готовы к новым форматам выполнения работ в случае, если государство проявит инициативу. Важно также, что у многих IT‑компаний, работающих на российском рынке, полностью или частично

зарубежное происхождение, и они не могут участвовать в IT‑концессиях и ГЧП.

С другой стороны, интерес крупных компаний к IT‑проектам такого формата может быть, но пока остается непубличным. Некоторым мейджорам выгоден запуск совместных с государством инициатив из‑за возможности получить доступ к информации, монополией на которую оно обладает.

И тогда главным вопросом является готовность властей «делиться» такими данными.

Мы изучили самые дорогостоящие контракты — по 44‑ФЗ и 223‑ФЗ — десяти крупнейших IT‑компаний рынка за 2018 год (из тех компаний, кто участвовал в таких закупках). И пришли к тому, что около 22–29 % заключенных контрактов на сумму 3,6–10,3 млрд руб. могли бы полностью или частично быть исполнены и в концессионном формате. Это преимущественно контракты на разработку или развитие функционала существующих информационных систем и ПО, а также на предоставление услуг в сфере ИКТ (например, по передаче данных или обеспечению их защиты).

Само государство может быть против переформатирования госзакупок в концессии и ГЧП по нескольким причинам. Создание, доработка и эксплуатация информационных систем дорогостоящи, поэтому закупки по ним всегда можно сократить или не проводить вовсе, то время как с концессиями и ГЧП так не получится: деньги на них заранее «зарезервированы» бюджете. Кроме того, коммерческий потенциал IT‑продуктов, создание которых государство могло бы передавать в концессии или ГЧП, не всегда очевиден и требует отдельной проработки, а «рассрочка» — «одалживание» денег у инвестора с их последующим возвратом в виде платы концедента — из‑за наличия бюджетных средств может быть не востребована органами власти. Впрочем, иногда власти не могут поставить развитие IT‑продукта «на паузу» (речь идет главным образом о масштабных проектах, задействующих большое число исполнителей и пользователей, таких как доработка ГИС «ЖКХ», ЕМИАС, крупных ведомственных систем вроде ГИС о государственных и муниципальных платежах и др.), и тогда «рассрочка» выгодна даже при наличии в бюджете «свободных» средств.

Пока что на рынке — по крайней мере в более «дорогом» сегменте — желающих запускать IT‑проекты по концессии и ГЧП единицы. Некоторых может останавливать запрет 115‑ФЗ и 224‑ФЗ на заключение соглашений иностранными компаниями, кого‑то пока устраивает и текущий формат запуска проектов, а где‑то власти еще обдумывают перспективы доступа частных партнеров к своим базам данных. Ситуация может измениться, когда хотя бы несколько компаний «отработают» новые форматы, при этом пионеры в этой сфере будут вынуждены действовать почти вслепую из‑за отсутствия на рынке соответствующего опыта.

Нерешенные вопросы новой ниши

На наш взгляд, большая часть препятствий, касающихся запуска IT‑проектов по 115‑ФЗ и 224‑ФЗ, связана с несовершенством этих законов и может быть снята внесением в них поправок. Это касается, например, ограничений на участие в запуске IT‑проектов иностранных инвесторов и муниципальных властей (последнее запрещено в 224‑ФЗ и остается не урегулировано в 115‑ФЗ), а также проблем, связанных с участием унитарных предприятий в IT‑концессиях.

Также из законов непонятно, что именно может стать предметом соглашения. Сейчас они устанавливают возможность заключения сделок по созданию объектов IT, то есть по разработке новых и (или) переработке существующих объектов. При этом не поясняется, в какой мере объект должен быть изменен: например, можно ли тиражировать IT‑проект одного региона в других, и если да, то насколько каждый новый проект должен отличаться от своего «оригинала».

Запуск IT‑проектов также может тормозить рискованность для частной стороны процедуры ЧКИ, при которой вложенные в проработку частной инициативы время и средства могут не оправдать себя, так как с конкурирующей заявкой выступит другой инвестор, а власти будут тянуть с принятием решения по запуску проекта. Впрочем, это общие для рынка проблемы, присущие и другим отраслям. Также пока не вполне понятно, как должно оцениваться сравнительное преимущество ГЧП‑соглашения перед госконтрактом (при реализации проекта по 224‑ФЗ).

«Больной» вопрос для формирующейся ниши — монетизация проектов. На рынке по‑прежнему отсутствует понимание, какие IT‑проекты могли бы быть запущены в рамках концессий и ГЧП, а также за счет чего они могли бы окупаться в случае привлечения в них частных инвестиций. К этому добавляется настороженное отношение банков к IT‑проектам.

Пока что практика «упаковки» цифровых продуктов (а не имущества) в концессии и ГЧП невелика. Это влечет неясность, как может и должна быть оценена стоимость создания IT‑объектов, чтобы публичная и частная стороны были ей удовлетворены.

Наконец, многие цифровые проекты представляют собой платформенные решения, и пока неясно, могут ли они становиться объектами концессий и ГЧП‑соглашений и как будут взаимодействовать между собой органы власти, если такие проекты окажутся мультифункциональными — связанными с различными отраслями.

Снятие этих и других вопросов, на наш взгляд, поможет привлечь в «цифровую» нишу потенциальных инвесторов и еще «на берегу» избежать многих проблем, которые могут возникнуть при запуске IT‑концессий и ГЧП.

Готовы ли финансовые институты «оцифровать» свои портфели

Для инвестирования в инфраструктуру на рынке доступно, по нашей оценке, 2,5 трлн руб. Порядка 47 % из них могут вложить в отрасль госбанки, еще 9 % — НПФы, оставшуюся часть — частные банки, госбанки 2‑го круга и институты развития, частные инвесторы, ВЭБ.РФ, РФПИ, строительные компании и страховщики. Но если мы говорим о «цифровых» проектах, то объемы и основные источники инвестиций будут отличаться, особенно в нише концессий и ГЧП.

На наш взгляд, инвестировать в IT‑проекты готовы преимущественно средние и небольшие институты развития. Речь идет о фондах, имеющих грантовые и инвестиционные программы поддержки IT‑инициатив: ФРИИ, НТИ, «Сколково» и других. Основная часть проектов, которые они финансируют, не превосходят по стоимости 100 млн руб.

Так, в 2018 году ФРИИ инвестировал 226 млн руб. в проект компании Stafory по развитию рекрутингового сервиса на базе искусственного интеллекта и машинного обучения (соинвестором выступил гендиректор Кировского завода), в 2017 году 150 млн руб. было направлено в стартап Cinemood по производству мини-проекторов для показа мультфильмов, еще 120 млн руб. — в проект компании Personal Medication & Health Management по разработке медицинских приборов со встроенными идентификаторами лиц, их использующих, и др. В последний в 2018 году инвестировал и НТИ — 305 млн руб., в том же году за счет федеральных субсидий фонд направил 480 млн руб. в разработку цифровой модели Татарстана (компания «Университет Иннополис») и проч.

Крупные игроки также заинтересованы вкладывать в «цифру», но в более капиталоемкие проекты. У некоторых из них IT‑проекты уже есть в портфеле. В 2013 году ВЭБ выдал кредит на строительство дата-центра в Санкт-Петербурге в размере почти 2,2 млрд руб., с тех пор госкорпорация не занималась подобными проектами. Гораздо больше таких проектов у РФПИ: 11 в торговле, медицине, логистике и других отраслях (объем инвестиций не раскрывается). Также $ 2 млрд РФПИ планирует вложить в проекты, связанные с использованием технологий искусственного интеллекта.

При этом крупнейшие госбанки (Сбербанк, Газпромбанк, группа ВТБ) охотно кредитуют сторонние цифровые инициативы, но у них есть и собственные масштабные проекты в этой сфере.

Что касается международных финансовых институтов, то они, как правило, закрывают только базовые инфраструктурные потребности соответствующих стран и не финансируют IT. «В виде исключения» NDB в 2017 году одобрил кредит размером $ 460 млн на «цифровизацию» российской судебной системы (общая стоимость проекта — $ 601 млн). Впрочем, проект предусматривает главным образом оснащение зданий судов необходимой IT‑инфраструктурой. НПФы, страховые компании и подрядчиков в ближайшей перспективе нельзя рассматривать качестве потенциальных инвесторов в IT‑проекты (за редкими исключениями, например, виде необходимости привлечения геоинформационных решений для строительства объектов, подробнее см. «Геоинформационная система для трассы EastLink в Австралии»).

Крупные частные инвесторы пока не проявляют интереса к IT‑концессиям и ГЧП, а запускают собственные проекты.

Получается, что «цифра» пока является редким явлением в проектных портфелях крупных игроков рынка. Основная часть сделок по финансированию IT‑проектов как по числу, так и по объему пока приходится на средние и малые фонды, главным образом государственные институты развития, финансирующие предпринимательские IT‑инициативы за бюджетный счет. Исключение составляет «Ростелеком» — один из основных исполнителей по «цифровым» госконтрактам, который, вероятно, и «опробует» IT‑концессии одним из первых.

Финансовые инструменты

Применяемые на концессионном и ГЧП рынке инструменты проектного финансирования не претерпевают сильных изменений, но могут иметь разную распространенность в разных юрисдикциях в зависимости от законодательной базы страны.

Проекты ГЧП в сфере IT, на наш взгляд, не отличаются по возможностям использования инструментов финансирования от инфраструктурных проектов в других сферах, хотя IT-отрасль все же имеет некоторые отличия.

На текущем уровне развития российского рынка в качестве инструментов финансирования проектов можно выделить кредиты и облигации, обеспеченные потоками платежей от проекта. Но практика применения этих инструментов в концессионных и ГЧП-проектах в IT-сфере пока отсутствует.

Ограничением здесь часто выступает то, что создаваемые продукты, относящиеся к нематериальным активам (защищенные патентом), имеют меньшую ликвидность на рынке, что снижает заинтересованность финансирующих организаций в них, из‑за трудности в оценке такого актива и возможных юридических сложностей с передачей прав на него.

Большинство IT-проектов реализуемых не по концессии или ГЧП, чаще всего, на первых этапах (в стадии стартапа) интересно в качестве инвестиции в equity для целевых инвесторов или венчурных фондов. Но такие инвесторы ожидают в разы большую доходность, чем 13–18 %. На этапе расширения проекта IT‑продукт может стать банкуемым для финансирующих институтов.

Хотя IT‑сфера тоже относится к инфраструктуре, проекты в ней значительно отличаются по составу участников. Так, например, строительные организации в этой сфере присутствуют в меньшей степени, чем в остальных видах инфраструктуры, и могут участвовать лишь в создании центров обработки данных. Однако сами стройкомпании, как игроки рынка, могут применять новые технологии (например, BIM) для оптимизации собственных расходов и повышения эффективности своих проектов.

По нашей оценке, несмотря на некоторую «нетипичность» данного сегмента инфраструктуры (отсутствие активов в виде «осязаемых» объектов) и исключение из числа интересантов некоторых игроков рынка, это не снижает интерес к подобным проектам. Большинство крупных государственных и квазигосударственных холдингов и монополий могут быть заинтересованы в реализации IT‑проектов для оптимизации и оцифровки своих процессов и прочего, что не исключает применения смешанных инструментов финансирования.

Успешен ли IT‑сектор в России?

Для компаний IT‑сектора, в отличие от строительных и промышленных предприятий, типична концентрация активов не в «осязаемых» объектах — зданиях, машинах и прочем, — а в нематериальных — патентах, правах на разработки и т. д., а также гудвиле. Для устойчивых и крупных компаний этого сектора часто характерны большие объемы вложений в покупку и управление другими связанными компаниями и совместными предприятиями.

Для топ-30 компаний и групп отечественного IT‑сектора, у которых есть отчетность по РСБУ, мы выгрузили данные из системы СПАРК, чтобы оценить их положение и устойчивость на рынке.

Таким образом, в выгрузке доступна информация по более чем 110 организациям, входящим в выделенные нами группы. Их суммарная выручка за 2018 год составила 978 млрд руб., что на 31 % больше, чем годом ранее. Годовой оборот этих компаний составляет порядка 69 % общей выручки оцениваемого нами IT‑сектора. Сальдо прибыли и убытка 110 компаний — 75 млрд руб., что на 64 % больше итога прошлого года, причем 14 компаний закончили 2018 год с общим убытком 12,2 млрд руб.

Информация об объеме долгосрочных займов за 2018 год известна лишь по 26 исследуемым компаниям, и суммарно их накопилось 70,8 млрд руб., а средним для компании объемом займа сроком более года стала сумма 2,7 млрд руб. Краткосрочные заимствования у двух третей компаний составили 60 млрд руб., причем в среднем на одну компанию приходится порядка 840 млн руб. заимствований продолжительностью менее одного года.

Объем совокупного долга (известен по всем предприятиям в выгрузке) составил 458 млрд руб. и составляет 47 % от годовой выручки этих предприятий. Причем на наиболее крупные компании выборки (с выручкой более 10 млрд руб.) пришлось около 306 млрд руб., или 67 % от общего объема совокупного долга. Для примера, за рубежом доля совокупного долга от выручки компаний IT‑сектора за 2018 год, по данным Capital IQ, была на уровне 20–30 % в таких странах, как Китай (1280 компаний в выборке), Германия (242 компании) и Франция (576 компаний). Наиболее низкий показатель этого соотношения в Индии: 9 % для выборки из 200 компаний. А вот на совокупный долг IT‑компаний США (493 штуки) приходится 70 % от выручки.

По итогу 2018 года на счетах рассматриваемых групп компаний находилось более 104,7 млрд руб. свободных денежных средств, причем более 73 % относится к компаниям с выручкой свыше 10 млрд руб. При этом в 2018‑м более 70 компаний держали в краткосрочных инструментах 75,5 млрд руб. (длительностью менее одного года). Таким образом, в руках наиболее крупных

компаний и групп из IT‑индустрии сконцентрировано около 180 млрд руб. ликвидных средств (деньги на счетах и краткосрочные вложения). Суммарно они покрывают около 39 % совокупного долга.

Значительная часть активов выборки из 110 IT‑компаний сконцетрирована в долгосрочных вложениях (в том числе инвестициях в совместные и связанные предприятия). Хотя данные известны по отчетности лишь половины организаций, но даже у них на долгосрочные вложения приходится около 29 % всех активов выборки, или 268,5 млрд руб. Доля нематериальных активов более 90 компаний из выборки составляет менее 2 % всех активов (или 16,6 млрд руб). Ввиду особенностей учета по РСБУ для выборки отечественных компаний IT‑сектора нет соответствующего гудвилу параметра в финансовой отчетности. За рубежом доля гудвила (нематериального актива) от совокупных активов составляет от 15 % до 30 % в Великобритании, США, Германии, Франции, в Китае на него приходится 10 % всех активов, а в Индии — 9 %.

Компании IT‑сектора по итогу 2018 года увеличили объем дебиторской задолженности: 265 млрд руб. против 204,3 млрд руб. годом ранее. Период погашения такой задолженности в среднем составляет 95 дней, что меньше более чем в два раза по сравнению с прошлым годом. Почти столько же эти компании должны вовне: 296 млрд руб., а период погашения внешних обязательств в среднем превышает 125 дней.

Все перечисленное свидетельствует об умеренной долговой нагрузке предприятий IT‑сектора и их достаточной финансовой устойчивости, особенно в сравнении с положением строительных компаний на отечественном рынке. Российские IT‑компании из нашего анализа по соотношению сальдо чистой прибыли к выручке завершили 2018 год на уровне 7,7 %, при том, что доля прибыльных организаций по количеству превысила 87 %. На рынке США первый показатель составил 26 %, тогда как прибыль там получили менее половины компаний.

У российских предприятий есть «запас» прочности для наращивания кредитной нагрузки и возможность достаточно «мобильно» реагировать на изменения конъюнктуры. По нашей оценке, компании этого сегмента могут позволить себе нарастить заимствования на 20–25 %, что даст порядка 90–110 млрд руб. дополнительно. Учитывая возможности ликвидной части баланса, средства, которые потенциально можно инвестировать, превысят 279 млрд. руб. в перспективе 3–5 лет. 

Это может полностью закрыть потребность во внебюджетном финансировании национальной программы «Цифровая экономика» до 2024 года с учетом последних изменений в ней).

Что лучше для IT — концессия или госконтракт?

У концессионного формата запуска проектов есть ряд преимуществ перед контрактным. Это высвобождение бюджетных средств на небанкуемые, но социально значимые инициативы, «резервирование» средств на проект в бюджете на длительный срок, возможность объединить в рамках одной сделки разные этапы проекта, строгая фиксация сроков, стоимости и качества работ и другие.

Эти плюсы работают для всех инфраструктурных проектов. Впрочем, для «цифры» есть свои оговорки.

По 44‑ФЗ IT‑объект создается, дорабатывается и модернизируется в рамках многочисленных контрактов, а их предельная стоимость устанавливается государством. Особенность информационных систем — необходимость их постоянной доработки, для чего власти регулярно заключают соответствующие госконтракты.

Государство может не заключать очередной контракт, если, например, курируемая им информационная система нуждается в доработке, а «свободных» средств в конкретный момент нет. Или заключить его, но строго в соответствии с текущими возможностями: например, только по одной подсистеме, а не по всей ГИС.

Добавить к этому, что власти «на короткой ноге» именно с госконтрактами, а концессии требуют большой подготовительной работы, для которой у органов власти не хватает квалификации, средств и желания, и становится понятно, почему государство может предпочесть этот формат.

Однако эти плюсы контрактной системы имеют обратную сторону. Всегда остается вероятность, что разработчик информационной системы не придет на очередной тендер, и тогда дорабатывать ее придется другому исполнителю: из‑за этого возможно удорожание, увеличение сроков и снижение качества работ. Впрочем, последнее и так характерно для госконтрактов. В рамках концессии же исполнитель «закрепляется» за проектом на долгий срок, а все параметры проекта строго фиксируются в соглашении, так что отклонение концессионера от них чревато штрафами.

Выбор простой и привычной формы госконтракта по умолчанию не позволяет привлечь в проект частные инвестиции. Банкуемые же проекты можно запустить по концессии, а в случае с некоторыми «цифровыми» инициативами, где коммерциализация ограничена, государство может как минимум реализовать проект «в рассрочку»: на протяжении заданного времени отдавать частному партнеру осуществленные им вложения в виде платы концедента.

Вероятно также, что эксплуатация IT‑объекта частным партнером на длительной основе более эффективна, чем его операторство органом власти с периодической доработкой одной или — что хуже — разными компаниями.

IT‑проекты сложнее запустить по концессии, чем проекты других сфер, но это не значит, что такой формат подходит для них меньше. На «цифровом» рынке есть ниши, инициативы которых могут быть структурированы по концессии. В любом случае, на наш взгляд, и органам власти, и IT‑компаниям имеет смысл осваивать новый формат запуска информационных проектов: некоторые из них могут «выстрелить» и иметь положительный бюджетный и социально-экономический эффект, а остальные, по крайней мере, по своим результатам будут не хуже реализованных по госконтракту.