Мировая экономика распадается на два проекта: западный и восточный. Санкции перекрыли доступ западных инвестиций в восточную зону. Капитал оказался заперт на фондовом рынке, а глобальный рост заблокирован. Экономический дисбаланс перерос в политический кризис и привел к обострению международных отношений. Идет поиск новой идентичности за границами национальных государств. Финансовая глобализация (западный проект) требует единого стандарта принятия решений, промышленная (восточный проект) — сочленения разнородных интересов на основе договоренностей...
«Идея будущего, которое было бы отличным от настоящего, настолько недопустима для нашего традиционного образа мыслей и поведения, что мы, по крайней мере большинство из нас, всячески сопротивляемся любой возможности его реализации».
Джон Мейнард Кейнс, английский экономист, один из основателей макроэкономики
Глобальная трансформация мира
До 8 ноября 2016 года протекционизм считался непререкаемым мировым злом. По шкале западных оценок он стоял выше политической диктатуры и тоталитаризма (Чили, Саудовская Аравия). «Экономический национализм» признавали главным препятствием на пути роста глобального рынка.
Победа Дональда Трампа на президентских выборах под антиглобалистским лозунгом возрождения промышленного величия Америки сбила все настройки. Ясный и понятный мир рухнул, черное стало белым.
Неожиданно выяснилось, что протекционизм в экономике становится содержанием и движущей силой внешней политики США. Выяснилось, что свое будущее по-разному видят не только развивающиеся и развитые страны (Восток и Запад), разногласия разъедают и сам Запад. Как заявила премьер Британии Тереза Мэй сразу после референдума по Brexit, все вопросы Лондон будет решать исходя из своих национальных интересов без учета общеевропейских удобств.
Неожиданным этот протекционистский маневр США и Англии стал только для сторонних наблюдателей. Первые признаки глобальной смены вектора развития мировой экономики стали заметны еще в 2000 году.
До нулевых годов доля 16 ведущих экономик мира (страны G7, Австралия, Дания, Австрия, Бельгия, Нидерланды, Норвегия, Финляндия, Швеция и Швейцария) в мировом ВВП снижалась постепенно, но потом буквально рухнула. За 30 лет до 2000-го она опустилась с 76 до 71%, а за следующие 13 лет упала до 53%. Рост мировой экономики в XXI веке определялся исключительно динамикой развивающихся рынков.
Переезд богатства с Запада на Восток
Это явление получило название «переезд богатства с Запада на Восток». Эксперты выделяют два фактора, способствовавших этому «переезду».
Первый — демография и дешевая рабочая сила, обусловившие азиатский промышленный бум, рост благосостояния населения и уровня потребления. В 1980 году доля стран Европы, США, Японии, Австралии и Новой Зеландии в общемировом населении составляла 24%, в 2009-м — 18%, а к 2025-му, согласно прогнозам, должна опуститься до 16% (это без учета решения Китая о втором ребенке в семье). По уровню внутреннего потребления развивающиеся рынки в 2010 году (впервые в современной истории) обогнали США, и разрыв продолжает нарастать.
Второй — резкий рост цен на сырье (прежде всего углеводороды), способствующий подъему ресурсных стран (Россия, Иран). На протяжении 100 лет, предшествовавших росту, который также стартовал в 2000-м, сырьевые цены снижались в среднем на 0,7% в год. В 1999 году цена на нефть составляла 14–15 долларов США за баррель, а в 2008 году она достигла 135 долларов США. Росту способствовал вывод трудоемкого и вредного производства из развитых стран в Юго-Восточную Азию (преимущественно в Китай), принявшую на себя основные издержки подорожания. Сегодня развитые страны тратят на энергию 8–10% своего ВВП, а развивающиеся — 20–25%.
Оба фактора («дефляционное развитие» и «ресурсный подъем») были серьезно проанализированы. Гораздо меньше внимания уделялось третьему (не менее значимому) фактору роста развивающихся экономик. Речь о консолидированном политическом управлении, которое позволило странам Азиатско-Тихоокеанского региона (АТР) концентрировать усилия на узких прорывных участках вопреки сиюминутной конъюнктуре рынка и в мобилизационном режиме добиваться быстрого результата.
Поражает даже не глубина произошедшей экономической трансформации, а ее скорость. Великобритании потребовалось 155 лет, чтобы удвоить свой подушевой ВВП при изначальном уровне населения 9 млн человек. США и Германия, стартовав с демографической позиции в несколько десятков миллионов жителей, затратили на этот путь от 30 до 60 лет. Индия и Китай при населении около 1 млрд 300 млн (каждая) удвоили подушевой ВВП всего за 15 лет.
Политическая консолидация стала основным конкурентным преимуществом развивающихся стран в борьбе за экономическое лидерство. Дело не только в резко выросшем влиянии государственных корпораций, через взаимопроникновение которых Китай, Россия и Индия связали свои программы безопасности, экономического развития и доступа к энергетическим рынкам. Дело в возможности централизованно менять структуру мировых сбережений и инвестиций.
Drang nach Westen
С 2000 по 2008 год инвестиционный ландшафт мировой экономики претерпел кардинальные изменения. Уровень инвестиций в развивающиеся рынки из национальных государственных фондов превысил объемы средств, выделяемых по линии МВФ и Всемирного банка вместе взятых. Общая сумма накопленных в суверенных фондах средств достигла 3 трлн долларов США. Если бы не кризис, то объем государственных фондов к сегодняшнему дню превысил бы общемировые валютные резервы, составив 12–15 трлн долларов США (около 20% мировой капитализации).
К моменту кризиса Китай, превратившийся за 20 лет в «мировую фабрику», сформировал колоссальный объем золотовалютных резервов — 3,8 трлн долларов США (на резервных счетах ФРС США находилось тогда 12 млрд долларов). Осенью 2007 года Китай создал China Investment Corporation (CIC) для управления валютными резервами страны и диверсификации вложений с постепенным снижением долларовых активов с первичным уставным капиталом 200 млрд долларов США.
Перед CIC были поставлены три ключевые задачи. Во-первых, экспансия в уставной капитал транснациональных корпораций с целью осваивания новых технологий и наследования мировых брендов. Во-вторых, вывод на мировой рынок китайских торговых марок. И в-третьих, участие в стратегических нефтегазовых проектах.
В политической терминологии задача была одна — избавить китайскую экономику от экспортной зависимости. Дефляционный эффект низких зарплат был к тому моменту уже исчерпан. По темпам роста иностранных инвестиций Китай стал отставать от соседей (Вьетнам, Индонезия, Тайвань, Малайзия).
Накануне 2008 года ситуация в глобальной производственной цепочке сложилась таким образом, что если в ней ничего не менять, то экономика АТР очень быстро превзошла бы потенциал «объединенного Запада». По оценке PricewaterhouseCoopers, первая десятка мировых экономик в 2050 году выглядела бы следующим образом: 1) Китай; 2) Индия; 3) США; 4) Индонезия; 5) Бразилия; 6) Мексика; 7) Япония; 8) Россия; 9) Нигерия; 10) Германия.
На момент кризиса внутренние рынки США напрямую зависели от инвестиций из Китая. До нулевых годов основная доля китайских инвестиций (59%) приходилась на развитые страны (преимущественно США и Канаду), после приоритеты сместились в направлении Африки и Латинской Америки.
Сейчас объем китайских инвестиций в США находится на одном уровне с инвестициями в Виргинские острова. Через офшоры Китай вкладывается в экономики по всему миру, что, возможно, стало одной из причин зачистки офшоров под предлогом борьбы с коррупцией.
Намеренный дисбаланс
Моделирование Всемирного банка показывало, что при сохранении открытого доступа к финансовому рынку Китай к 2025 году будет давать более 30% роста мировой экономики, а вклад Китая и Индии в мировой рост в два раза превысит вклад США и ЕС. Угроза потерять не только инициативу, но и операционный контроль над мировой экономикой заставила США напомнить участникам рынка, в чьих руках находятся ключи от «общих» финансовых институтов.
В ход была запущена программа количественного смягчения. Одним движением ФРС США обесценила накопления развивающихся стран. По данным, которые ФРС отражает в своем балансе, за пять лет было напечатано около 4 трлн долларов США. А по данным счетной палаты США (The Government Accountability Office), забалансовая эмиссия под поручительство коммерческих банков, в том числе зарубежных, превысила 15 трлн долларов США.
По сути, произошла конфискация накоплений развивающихся стран, дополненная практикой нетарифных ограничений инвестиций (санкции, антиофшорная кампания). Мировые сбережения «переехали» в юрисдикцию США. В 2014 году, по завершении программ количественного смягчения, объем китайских резервов оставался на докризисном уровне 3,8 трлн долларов США, а резервы ФРС США выросли с 12 млрд до 2 трлн долларов США при общем балансе 3,7 трлн.
По прошествии времени можно сказать, что финансовый кризис 2008 года был следствием структурных изменений в экономике, а не их причиной. Глобальный рынок осознанно и целенаправленно разбалансировали. Запад отказался финансировать альтернативные политические стратегии Востока. Провал накануне кризиса Дохийского раунда переговоров ВТО, в ходе которого США пытались продавить денационализацию рынков капитала Китая, Индии и Бразилии, обозначил конец однополярного мира.
Сегодня Запад переполнен «новыми» деньгами, а трансформировать их в программы развития он не может. Деньги раздувают внутреннюю капитализацию, блокируя самостоятельный промышленный проект Запада, а инвестиции в производящие и ресурсные страны (АТР, Ближний Восток и Россия), способные выступить драйвером мирового роста, перекрыты.
За пять лет после кризиса американский Dow Jones вырос более чем в 2 раза, японский Nikkei — в 2,5, а немецкий DAX показал трехкратный рост. Не рос только фондовый рынок Китая, сохраняя нулевую доходность при темпах роста ВВП более 7%. Фондовый рынок России и вовсе упал за это время в три раза, хотя цены на нефть зашкаливали, а темпы роста ВВП превышали общемировые.
Некогда единый проект финансовой глобализации распараллелился. Старая модель мировой экономики подлежит замене, а новую США публике не предъявили, объявив о национальном приоритете.
Победа Трампа показала, что проект большой демократизации закрыт, а поствыборная вакханалия в США и растерянность Европы открыли всю глубину ужаса политического класса «объединенного Запада» перед угрозой пересборки мира на новых (непонятных и неизвестных) условиях.
Есть такая партия
17 июня 2016 года (почти за полгода до победы Трампа) Владимир Путин, выступая на Петербургском международном экономическом форуме (ПМЭФ), заявил о создании «широкого интеграционного контура» с участием Евразийского экономического союза (ЕАЭС), Шанхайской организации сотрудничества (ШОС) и стран СНГ.
Через неделю в Ташкенте лидеры стран — участниц саммита ШОС объявили о вступлении в Организацию Индии и Пакистана до конца года и единогласно поддержали инициативу Китая «Один пояс, один путь». А через два дня стартовал широкомасштабный визит Владимира Путина в КНР.
В ходе визита Москва и Пекин определили свои приоритеты: установление справедливого и рационального миропорядка (глобальная повестка), укрепление безопасности и стратегического взаимодействия (военно-технический уровень), создание единой транспортной системы и рынка углеводородов (инфраструктурное объединение пространств). Было подписано более 30 крупных контрактов в области научно-технических разработок, транспортных и энергетических проектов.
В Китае визит президента России назвали «поворотным моментом», обозначившим обоюдный выход за пределы политики «неприсоединения». Путин в интервью агентству Xinhua по итогам визита заявил, что называть отношения России и Китая стратегическим взаимодействием уже недостаточно, говорить надо о «всеобъемлющем партнерстве».
Союз «мировой фабрики» и «мировых ресурсов» на принципах межгосударственного сотрудничества, с одной стороны, создает базу для нового глобального проекта, а с другой — возвращает мир к прежнему (Вестфальскому) формату взаимоотношений.
В отличие от финансового рынка (западный проект), где вращаются только бумаги, производственная сборка (восточный проект) требует наличия на местах людей, технологий, складов, цехов, логистики и сырья. Того, что называется национальным контуром экономики, а национальный контур в отличие от глобального (цифрового или виртуального) обременен социальными программами и обязательствами, не всегда совпадающими с рыночными мотивациями.
В основе сегодняшнего политического кризиса и торговых войн — столкновение интересов тех, кто контролирует капитальные активы, и тех, кто оперирует правами требований на них. Идеология и принципы финансового и промышленного подхода к созданию новой цепочки производства стоимости диаметрально противоположны.
Факт несовместимости западного и восточного подхода к будущему необходимо жестко отфиксировать. Одни видят будущее в межгосударственных отношениях (Вестфальский мир и Ялтинские соглашения), где исполнение обязательств гарантировано широким комплексом наднациональных соглашений. Другие стремятся убрать конституирующую роль государства (новый «Вашингтонский консенсус»).
Важно понимать, что конкуренция между странами никогда не прекращалась. А изначальное стремление спрятать национальные стратегии за коммерческими интересами частных компаний было ошибкой. Попытка обмануть конкурента и заложила основы кризиса доверия, который привел в итоге к разделению глобализации на два самостоятельных проекта.
За политическим разводом последует разделение промышленных проектов и финансовой системы управления рисками. Речь не просто о двух редакциях рынка. Речь о создании новых социально-экономических форматов, поэтому политика переходит в лидирующую позицию по отношению к экономике. Понимать, кто завтра (через 20–30 лет) будет отвечать по взятым сегодня на себя обязательствам, надо уже сейчас.
Окно в Азию
В чем особенность эпохи, в которую плавно вкатывается мир? Прежде всего это новая регионализация и пересборка финансовых институтов не самих по себе, а в комплексе с социальной и промышленной политикой.
АТР — один из самых отстающих регионов мира по уровню внутренней интеграции. Как отмечает МcKinsey Global Institute (MGI), ни у одной страны мира нет «одновременного наличия всех условий, чтобы возобновить рост». Причин у разобщенности АТР несколько, но основные две.
Первая обусловлена внешним контуром проблем, произрастающих из «исторической» установки Запада на господство, смысл которой в недопустимости возникновения альтернативных центров силы. Здесь и завоевание Индии, и опиумные войны в Китае. Здесь игра на искусственных противоречиях и создание дополнительных зон конфронтации (Северная и Южная Корея, Тайвань и Китай).
Вторая исходит из реальных внутренних проблем. Множество взаимных территориальных претензий в Южно-Китайском море (ключевой канал коммуникации для региона). Историческое соперничество Индии и Китая, отсутствие у последнего прямого выхода в Индийский океан. И наконец, банальный страх стран АТР перед мощью Китая, диктующий поиски стороннего арбитра, прежде всего, в вопросах безопасности.
Создание ШОС снимает большинство интеграционных проблем АТР.
Во-первых, Россия становится вторым центром силы региона, тем самым снимая страхи перед возможной экспансией Китая. Во-вторых, Россия с ее энергоресурсами решает одну из самых системных проблем АТР, делая его менее зависимым от поставок углеводородов из Персидского залива. (По оценкам Азиатского банка развития, к 2050 году АТР на 90% будет зависеть от импорта нефти.) В-третьих, вокруг России вращаются интересы таких разнородных стран, как Китай, Япония, Южная Корея, Индия и Вьетнам.
ШОС является историческим шансом для АТР. Время развития Азии под эгидой «промышленного офшора» западной экономики заканчивается. После кризиса 2008 года и программ количественного смягчения всем стало очевидно, что суверенное развитие на основе «чужой» институциональной среды невозможно.
С 2008 по 2017 год рынок облигаций китайских нефинансовых компаний вырос с 69 млрд до 2 трлн долларов США. Пекин переводит экономику на внутренний механизм инвестирования. Доля иностранного капитала во всех инвестициях в Китае по прошлому году составила 2% (в 1996 году — 28,6%), 60% — собственные средства. Почти 80% кредитования идет за счет госбанков и в госсектор. Доля иностранного участия в промышленном производстве Китая постоянно снижается (пик был в 2003 году — 35,9%). При этом доля совместных предприятий со 100-процентным участием иностранцев растет (более 80% от всех СП).
Последние цифры выглядят парадоксально: иностранное участие в производстве падает, а количество чисто иностранных СП растет. На самом деле, все логично. Китай выводит «китайские» деньги из СП и создает 100-процентно «китайские» предприятия, которые конкурируют с СП за качество и стоимость товаров на внешнем рынке, что снижает прибыль иностранных компаний в китайском экспорте.
Китай не просто переходит на внутренние инвестиционные механизмы роста — Китай хочет сделать свой внутренний рынок источником роста всего региона. Для этого надо диверсифицировать экономику АТР, достроить ее до полного цикла (ресурсы, производство, потребление).
Венчает производственную пирамиду не торговый или инвестиционный режим, а согласие всех участников процесса, создающее модель развития (образ жизни).
Без России новая модель развития АТР невозможна. Запущен механизм с огромной инерцией. Остановить его очень сложно. Главное для России — понимать этот механизм содержательно и реализовывать в его рамках свои интересы, чтобы снова не превратиться в «сырьевой придаток». На этот раз — Азии.
Текст: Леонид КРУТАКОВ
Источник: Официальный журнал ВЭФ—2018
